Ольга Викторовна Макарова (Пропст) родилась в 1982 году в «далёком жарком Казахстане». Здесь прошли первые семь лет её жизни. Из-за возникшего кризиса в результате распада СССР завод, где работали Олины родители, закрыли. Летом 1991 года её семья – родители и две их дочки – переехала в Кировскую область. До ноября 1993 года она жила в поселке Демьяново, а затем – в Подосиновце.
Стихи Ольги Макаровой печатались в районной газете «Знамя».
О СЕБЕ.
Писала и рисовала я всегда. Помню, что моя первая сказка с иллюстрациями была написана в альбоме на несколько листов, но одним предложением. Во втором классе исписала тонкую тетрадь небольшими рассказами собственного сочинения. К сожалению, из-за переезда эти «артефакты» утеряны. Будучи старшеклассницей, сочиняла стихи о жизни класса. Увы, и эти поэтические творения тоже исчезли.
Время от времени пишу стихи, сочиняю короткие эссе. В поэзии я могу позволить себе любые темы, но хочется отметить, что тема печальной любви никак не связана с моей реальной жизнью. Благодаря моим друзьям, литературное творчество стало не только любимым увлечением, но и важной частью моей жизни.
***
Небо мягкое, будто ватное,
Барбарисовый сладкий закат.
Осень пряная, необъятная
Прячет в охре лукавый взгляд.
И капризная, точно женщина,
То смеётся, то плачет дождём,
Не обещана, не завещана,
На рябине пылает огнём.
Улыбается вдруг застенчиво,
Сочной клюквой-кислинкой жмурится,
И, влюбленная, – так доверчиво –
В спелой ржи с ветерком целуется.
То грустит она рябью озёрною,
То летит по траве холодком,
То опять вдруг, такая вздорная,
Вверх бежит по лучам босиком.
Осень нежная и прекрасная,
Так близка ты душе моей!
То остывшая, то вновь страстная,
Заполняешь ты жизнь моих дней.
Осень яркая переменчива,
Но от красок её веет радостью.
Очень трепетна и изменчива,
Чередует горчинку со сладостью.
Две матери
Волк от погони уходил упорно,
Он знал, что смерть ему в затылок дышит,
Пути искал в отчаянье проворно,
Когда вновь за спиною лай он слышал.
Собак по лесу умотал в тумане,
Но пойман был в капкан своей судьбой.
В сугробах, на заснеженной поляне,
Он смело принял свой последний бой.
В кольцо волчица поплотней свернулась,
Укутав трёх волчат живым теплом.
Щемящая тоска души коснулась
Нежданным, непривычным холодком.
Она вдруг поняла: он не вернётся,
От горя захотелось ей завыть,
Но волк – не человек, он не сдаётся,
И у волчицы есть причина жить.
Проклятый голод тело её трепет,
Волчат ещё кормила молоком.
И лишь проснулось солнце на рассвете,
Пришлось покинуть свой уютный дом.
Нельзя надолго покидать жилище,
Ведь в логове начнётся скоро мор.
Бежит на поиски какой-нибудь, но пищи,
В деревне забегает в первый двор.
Принюхалась, ступая осторожно,
Знакомый запах вдруг ударил в нос.
Не веря, что подобное возможно,
В сарай крадётся, поджимая хвост.
Не думала, что даст она промашку,
Надеялась и верила в успех,
Но за дверьми, что были нараспашку,
Висела шкура, и ещё лоснился мех.
Всё затуманилось, она глаза закрыла,
Попятилась, дворнягою скуля.
Вдруг резко обернулась и застыла,
Увидев рядом малое дитя.
Предательски урчал её желудок,
И до добычи был один прыжок,
В мгновенье ока ясным стал рассудок –
Волчица отступила на шажок.
Малыш стоял, объятый страхом диким,
Смотрел в глаза он серому врагу.
Послышались внезапно чьи-то крики,
Метнулась женщина к ребёнку, на бегу
Схватила на руки, прижала, защищая,
Хоть в пятки падала её душа,
Внутри от страха сжалась, замирая,
Волчице прошептала, чуть дыша:
«Не дам его! Прошу тебя, не трогай!
Ведь ты сама, всего скорее, мать!
Услышь, молю: ступай своей дорогой,
Не стану я людей на помощь звать!»
Бежала жизнь по замкнутому кругу,
Но в этот миг остановился бег…
Вот так стояли друг напротив друга
Две матери: и зверь, и человек.
…Ей рвало в клочья от обиды душу,
Последний взгляд остался за спиной:
Тут хоть изнанкой вывернись наружу,
Но людям будет чужда волчья боль.
Они себе подобных не жалеют,
И, человеческим законам вопреки,
Забыли как, иль вовсе не умеют,
Ценить добро протянутой руки.
…Со страхом вслед смотрели ей бедняги –
Ушла волчица, пусть с большим трудом.
Поймала на окраине дворнягу,
Задрав её, направилась в свой дом.
А время неустанно жизнь меняет,
Но, как закон уже, из века в век:
Всё чаще человеком зверь бывает,
Всё реже им бывает человек…
ВЕТЕР ДЕТСТВА В БЕРЕЗОВОЙ ЛИСТВЕ…
Я не знаю, насколько это важно, когда в памяти человека сохраняются яркие моменты из его детства. Наверно, они нужны для того, чтобы спустя много лет можно было вспомнить их и, почувствовав на душе тепло и нежность, грустно улыбнуться. Там мы остались совсем другими: непослушные, весёлые, беззаботные и наивные, выискивали на кусте сирени соцветие с пятью лепестками, плели венки из ромашек и смачно жевали гудрон. Там остались люди, которых нам так не хватает порой, и с которыми связаны светлые и добрые воспоминания. Там остались родные места, вернуться в которые нет возможности, и всё, что остаётся, – невыносимо тосковать по ним в редкие мгновения ностальгии. Время безжалостно скоротечно…
Мои воспоминания, связанные с деревней Байкалово, начинаются лет с четырёх-пяти. Тогда в Подосиновском районе мы с сестрой были гостьями, приезжавшими летом к бабушке. После трёх суток пути на поезде мы дрожащими ногами ступали на перрон перед вокзалом в Демьянове, я тут же бежала к встречавшей нас старшей маминой сестре, тёте Вале, и висла у нее на шее. Вообще, сколько помню, всегда висела на ней, как присосавшийся клещ, а она терпеливо сносила мои детские порывы нежности. До деревни добирались пешком. Вещей было много, мама всегда всё продумывала и брала их для нас на любые случаи. Наши чемоданы, как всегда во все приезды, нёс дядя Вася, мамин старший брат. Мы с сестрой весело шагали под утренними палящими лучами – после знойного Казахстана для нас это было привычно, но, когда начинали подниматься в высоченный, двухкилометровый угор, тут наша радость утихала, и мы шли уже молча, тяжело пыхтя. Впоследствии эту дорогу я преодолевала на тётиной спине.
После бедных, безликих степей густые лесные массивы – настоящее чудо. Деревья в том районе города, где мы жили, росли только около подъездов, да и то не у всех. За нашим домом до горизонта расстилалась степь, истрескавшаяся от зноя и нехватки влаги, где росли небольшие кусты, приспособившиеся к таким условиям. Поэтому бежать босиком по мягкой зеленой траве, вдыхать её запах на сенокосе да просто лежать в ней, глядя в небо и на тонкие былинки, которые гнулись от легкого ветерка к лицу, было необычайным наслаждением.
Конечно, в те годы деревня уже была другой, претерпев значительные изменения. Когда-то там стояли ферма, конюшня, склады, но к моменту нашего приезда от них ничего не осталось, как и не было уже нескольких домов. Однако на раскинувшихся полях за её околицей паслись колхозные стада пятнистых бурёнок, которые вызывали у меня, видевшей коров только на картинках, необузданный восторг. Детское неудержимое влечение подойти и погладить животное пресекались тётиными наставлениями, чтобы я этого не делала. Ну, возможно, эти слова, влетев в одно ухо, так бы и вылетели через другое, если бы однажды, после очередного похода на стройку (так раньше называли Демьяново), мы не встретились с быком. Да-да, с тем самым, у которого кольцо в ноздрях. Мало приятного, я вам скажу, шагать под пристальным взглядом бычьих глаз. В следующие разы мы старались таких встреч избегать.
Со всех сторон деревня была огорожена. Трава посреди улицы не скашивалась. Отчетливо помню, какая она была сочно-изумрудная и мягкая. По ней лениво передвигалась небольшая кучка мирно пасущихся овец и коз, оставляя за собой узкие тропки. Как получают молоко от козы, мне показала соседка – бабушка Саня, чей дом находился рядом. И потом, в вечернее время, она звала меня: «Оленька, идем Марту доить!» Я резво, по-мальчишески, перебиралась через жерди забора и бежала в хлев, где в ведро уже звонко бежали первые струйки теплого молока.
Большую часть времени проводили на улице, лакомились клубникой и малиной, иногда я просто лежала на покрывале в тени огромной березы, что росла рядом с домом. Успокаивающий шёпот её пышной листвы часто убаюкивал, а сон на свежем воздухе был крепким и здоровым. Вообще, природа, которая сейчас всплывает в памяти, совершенно не похожа на нынешнюю. Тогда лес, ещё не тронутый человеком, очаровывал своими живописными пейзажами, величием вековых деревьев, дикими тропками и немного пугал своим безмолвием. Вспоминается одно раннее утро, когда мы поехали в Подосиновец дружной гурьбой. У взрослых – последние сборы, а я стою на бревенчатом крылечке и смотрю, как золотится в лучах проснувшегося солнца зубчатая кромка сонного леса, окутанного белой пеленой тумана. А затем широкие полосы света пробиваются сквозь кудрявую шевелюру березы и согревают меня приятным летним теплом. В те далёкие годы это было просто утро, сейчас, спустя более тридцати лет, это одно из тех особенных мгновений, которое хотелось бы пережить вновь, чтобы вдоволь насладиться безмятежностью и душевным покоем.
Дом на Байкалове был большой – пятистенок. У калитки тихим шелестом всегда встречала черемуха. В то лето, которое мне запомнилось, у бабушки гостили мы с сестрой и мамой, а также семья тёти Вали, которая приезжала из Мурманска вместе с мужем и двумя сыновьями. Жили мы все дружно. Двоюродный брат Олег построил шалаш. Бабушка очень активно ему помогала, выбирая и даже таская доски. Курень получился очень даже неплохой, с пристроем и окном, как полагается. Внутри уместились и столик, и кровать, стены обклеили картинками из журналов. У входа, конечно же, было выведено краской «Посторонним вход воспрещен!», но учитывая, что взрослые, побывав в новостройке только в день новоселья, больше туда практически не заглядывали, запрет распространялся только на меня. Тем не менее, заручившись опять же тётиной поддержкой, я всё же нарушала запрет, а надутые подростки пускали меня, по-детски довольную, в шалаш.
Самое яркое воспоминание, которые осталось в то лето, наверное, живет в памяти у всех нас. Уверена, что и сейчас, прочитав о нём, родные от души посмеются. Теплый вечер досаждал комарами, но в дом мне никак не хотелось. Мама и тётя Валя задержались на улице, а я ждала их, отмахиваясь от кровожадной мошкары. Неожиданно на крыльце появился Олег, поинтересовался, почему не иду в дом. «Тетю Валю жду», – пожала плечами я. И всё же брат, видимо, решил проявить заботу. Быстро спрыгнул с крыльца, догнал меня в два прыжка и, схватив за руку, потащил в дом. Сопротивляться мальчишке сил было маловато, но упрямый нрав сдаться не позволял. Упиралась, как могла, хотя с сожалением отмечала, что и он уступать не хотел. Собственно, борьба длилась недолго. Олег сумел дотащить меня до того места, где буйно и дружно зеленела крапива. Вот тут-то моя ручка выскользнула, и я полетела прямиком в жгучую траву. Олег исчез так же быстро, как и появился, а я голосила так, что слышала меня, наверное, добрая половина деревни. Подоспевшие мама и тетя завели меня в дом, где в самом разгаре шла игра в «дурака». Дядя Вова Олега за проступок поругал, а мне пообещал помочь и – добрый человек! – намазал меня бальзамом «Звездочка». Пока жгло кожу, дрожал весь дом, однако игра в «дурака» продолжалась. А я была самая несчастная на свете! Пожалела меня тогда, как мне казалось, только кошка Мурка, свернувшись рядом калачиком и тихо мурча.
Много хороших моментов осталось в тех далёких временах. Мама до сих пор вспоминает, как при каждом походе в Демьяново после дождя носила с собой для нас с сестрой сменную обувь – мы наотрез отказывались идти в посёлок в резиновых сапогах. Пройдя грязь, переобувались и, как положено горожанкам, шагали дальше в сандаликах. Вспоминается, как ходили в соседнюю деревню Маялово через лес, в котором с жадностью набрасывались на нас комары. Тогда дядя Вася снимал свою рубаху (потом он носил с собой запасную), надевал её на меня, и бежала я уже веселее.
Давно нет бабушки и дяди Васи, опустело и Байкалово. Во время моего последнего визита в деревню несколько лет назад одна из стен дома, которая являлась частью летней избы, была уже обрушена. Именно там мы собирались на обед, и мой другой брат – Юрик – сидя за столом, всегда шутливо восклицал: «Леко, бабы, опять соуса нет!» На месте шалаша под раскидистыми ветвями одичавшей черемухи остались лишь гнилые доски вперемешку с трухой. Вся усадьба заросла бурьяном. Но всё также, словно страж, стояла у дома берёза. Тихий шелест её густой кроны навевал душевную тоску и грусть от эфемерности воспоминаний добрых и чудесных моментов, прожитых здесь. Глядя в чёрные глазницы окон пустых домов, становилось сложно представить, что когда-то здесь бурлила жизнь со всеми её тяготами и радостями, а избы, которые теперь насквозь пронизаны сквозняком и холодом, были наполнены теплом и любовью.
Байкалово постигла та же участь, что и тысячи деревень российских глубинок – большую часть времени в году она нежилая. Лишь летом обитаемыми становятся пара домов. Несмотря на это, байкаловцы до сих пор не теряют интереса к истории своей малой родины, с нежностью вспоминают о ней в разговорах, помнят и имена жителей, и расположение домов, многих из которых уже в год нашего приезда и в помине не было.
Я тоже бережно храню дорогие сердцу моменты давно ушедшего детства. В современном мире больших скоростей, равнодушия и жестокости они согревают своей простотой, естественностью и непринуждённостью. Порой, в редкие минуты накатившей задумчивости, представляю, как тоскливо деревне долгими зимними вечерами, как в повисшей тишине ещё ждёт она шаги и голоса возвращающихся жильцов. И в этот миг я вновь маленькой девочкой в ситцевом платьице, наперегонки с необузданным ветерком, бегу босиком по извилистой тропке Байкалова к бревенчатому крылечку бабушкиного дома…
Загрузка ...